Соловей, поющий в цветнике слов
Author: Лариса Ровнянская
Publisher: Газета 'Tатарский мир', №6
Publication date: 2003
У каждого восточного поэта в жизни были две ключевые фигуры – Правитель и Возлюбленная. Личность поэта формировалась во взаимоотношениях с ними. И что-то из реальных коллизий отражалось в его творчестве. Что-то, но не всё. Ибо он подчинялся диктату традиций, условностям жанров. И в жёстких этих рамках пытался выразить себя. Кому это в полной мере удавалось, того впоследствии называли великим.
У него напевное имя – Алишер Навои. Он родился в 1441 году в городе Герате. И это был именно тот город, где следовало родиться. Культурный центр большой среднеазиатской державы, где жизнь била ключом. Несколько раз Алишеру приходилось покидать его, и каждый раз его снедала тоска. Ощущение сиротства. После скитальческой юности он вернулся в Герат тридцатилетним. Этого молчаливого человека дружески приветствовал правитель Хорасана Султан – Хусейн Байкара. Не случайно. Они дружили ещё в школе. Потом их дороги разошлись. Хусейн шёл к власти над подданными, Алишер – к власти над умами: он был поэт и философ. И никем другим быть не хотел. Хотя в какой-то момент пришлось.
У каждого восточного поэта в жизни были две ключевые фигуры — Правитель и Возлюбленная. Личность Поэта формировалась во взаимоотношениях с ними. И что-то из реальных коллизий отражалось в его творчестве. Что-то, но не всё. Ибо он подчинялся диктату традиций, условностям жанров. И в жёстких этих рамках пытался выразить себя. Кому это в полной мере удавалось, того впоследствии называли великим.
Правитель
У него напевное имя — Алишер Навои. Он родился в 1441 году в городе Герате. И это был именно тот город, где следовало родиться. Культурный центр большой среднеазиатской державы, где жизнь била ключом. Несколько раз Алишеру приходилось покидать его, и каждый раз его снедала тоска. Ощущение сиротства. После скитальческой юности он вернулся в Герат тридцатилетним. Но казался много старше. Запавшие щёки, бородка. В шёлковом халате и чекмене из грубого сукна, на голове — чалма. Этого молчаливого человека дружески приветствовал правитель Хорасана Султан-Хусейн Байкара. Не случайно. Они дружили ещё в школе (а по некоторым сведениям, были к тому же молочными братьями). Потом их дороги разошлись. Хусейн шёл к власти над подданными, Алишер — к власти над умами: он был поэт и философ. И никем другим быть не хотел. Хотя в какой-то момент пришлось.
Занятый борьбой с мятежами, вспыхивающими то тут, то там, Хусейн ослабил контроль над чиновниками. И те буквально задушили поборами простой народ. Народ, как мог, сопротивлялся. И даже пошёл на штурм здания финансового, по-нынешнему, ведомства. Мудрый Алишер посоветовал султану немедленно наказать мздоимцев и отменить поборы. Правитель совету внял — волнения унялись.
Навои к революционерам не причислишь. Монархию он безусловно чтил, но считал, что грамотный государственный совет (диван) авторитету султана не повредит. А пользу для стабильности государства можно извлечь немалую. В общем, его идеал заключался в просвещённой монархии. Видимо, эта иллюзия согревала его, когда он давал согласие другу детства стать везиром (министром).
Впрочем, на этом посту неожиданно проявился организаторский талант Навои. В степи на караванных дорогах он строил пристанища для путников, в душном городе разбивал парки. Благодаря ему в Герате, на берегу канала Инджиля, появились новые здания — мечети, учебные заведения (медресе), библиотека, баня. Причём баня — Шифайя (Целительная) служила чем-то вроде лечебно-оздоровительного центра, где врачи (табибы) лечили больных. А предназначенная для учёных и поэтов Ханака походила на современный Дом творчества. При библиотеке работали каллиграфы, переплётчики, художники-миниатюристы. Словом, создавалось то, что в европейском сознании ассоциируется с Городом солнца. Царство интеллекта и гуманизма.
Деятельный везир сам участвовал в строительных работах: носил кирпичи, месил глину. И никому это не казалось заигрыванием с простыми трудягами. У них отличный нюх на фальшь. По окончании работ на том или ином участке Алишербек премировал мастеров нарядными халатами.
Долго ли могла продолжаться подобная идиллия? Нет, конечно. Спустя несколько лет Навои попросил Султана-Хусейна освободить его от министерских полномочий. Тот согласился. И сделал это с явным удовольствием. В их отношениях к тому времени наступило охлаждение. И вот почему: правителя испортила неограниченная власть — этот экзамен редко кто выдерживает. Ну а умнейший из его подданных молчать не желал. Горько укорял: "Проводишь время в праздности, в распутстве и пирах. И сам достоинство своё затаптываешь в прах. Из чаши блуда жадно пьёшь — и не упьёшься всласть. Поправ законность, ты возвёл в закон единый — страсть". Даже бранился: "Кто в блуде и в пирах с тобой проводит дни, и юноши, и старики — собаки все они…"
Какому властителю это понравится? Будь на этом месте кто-нибудь другой, не сносить ему головы. А здесь всё же бывший друг (хотя деспоты с подобными нюансами не считаются), но главное — человек, пользующийся фантастической популярностью в народе. Поэта не тронули. Ограничились прозрачным предупреждением: казнили его младшего брата, обвинённого в государственной измене. Отношения наших двух героев вступили в сложную фазу. Дружба-вражда, привязанность-ненависть. Они так и остались в истории друзьями-недругами. Рушилось всё, чему Навои отдал столько сил. Хорасан охватили междоусобицы, "Городу солнца" грозили разрушения. В знаменитой "Хамсе" ("Пятерицы") Навои нарисует апокалипсис, к которому неизбежно ведут войны: "Будто всемирный потоп, подымутся бедственные волны, и население мира останется под водою".
Когда удручённый Алишер решил отправиться паломником в Мекку, Хусейн в типично восточной манере отказал ему: мол, не время рисковать собой тому, чьи заслуги "ярче солнца". В ответ прозвучала ещё одна просьба, смиренная по форме, не смиренная по сути: я хотел бы провести остаток дней в отдалении от дел служения, ибо "бессилие старости сказывается на мне и тело моё становится немощным". И султан дрогнул. Он пообещал своему эмиру исполнить его желание и в придачу подарил халат с золотыми застёжками. Напрасный дар. Не столько одряхлело тело, сколько устала душа поэта. И всё золото мира не способно было бы вызвать у него даже мимолётный интерес. Навои устроил грандиозную "отходную". Собрал на пир поэтов, учёных, музыкантов (эту публику он любил) и объявил в разгар торжества о своём решении стать отшельником — дервишем и удалиться в построенную им ханаку. Все пали ниц. Он, что называется, при жизни стал легендой.
Вся эта история очень сценична. Последний акт: последняя встреча бывших друзей. Хотя, похоже, она их примирила. Почти. А вечность, возможно, довершила дело. Когда 31 декабря 1500 года Хусейн после удачного военного похода возвращался в Герат, к его паланкину подвели согбенного старца. Тот едва держался на ногах. Султан не сразу узнал Алишера Навои. А узнав, несказанно опечалился. По всему было видно, что тот уже не жилец на белом свете. Поэт поцеловал руку правителю и упал на землю (судя по всему, кровоизлияние в мозг). Его отнесли умирать в его бедное жилище. Султан Хусейн, едва передохнув с дороги, примчался назад. Собрали лучших врачей, сделали кровопускание. Всё тщетно. Не приходя в сознание, великий сын своего народа скончался. Это произошло 3 января 1501 года. За месяц с небольшим до его шестидесятилетия. По нынешним меркам, ещё не старик. Но у него был свой отсчёт времени. Он жил по своим часам.
Возлюбленная
Не было никакой возлюбленной. Точнее, не дошло никаких сведений о существовании таковой. Алишер Навои не имел ни жены, ни детей. Почему? Это его принципиальное решение? Или неразделённые чувства? Что-то ещё? Вряд ли кто-нибудь даст ответ. Все сердечные тайны, если они были, поэт унёс в могилу.
С огорчительными пробелами в биографиях почитаемых людей фольклор не мирится. Противопоставляет фигурам умолчания свои версии. Весьма живописные версии. Но с чёткой расстановкой акцентов. Некоторые действующие лица вполне узнаваемы, схема их отношений вполне реалистична. Отсутствие фактуры в том, что касается взаимоотношений Алишера Навои с женщинами, было компенсировано историей его фактического соперничества с Хусейном Байкарой на государственной арене. Их решено было сделать соперниками в любви.
Итак, существует легенда о скотоводе Мир-Али, влюбившемся в прекрасную девушку Гуль. Поняв, что она отвечает взаимностью, он сделал предложение и получил не только согласие любимой, но и благословение её отца. Так сошлись звёзды, что в это же время наметились и другие лучезарные перспективы: султан за ум и доблесть назначил юношу везиром.
Как обманчиво счастье! Надо же было султану тоже увидеть Гуль! Конечно, её красота сразила и его, и он тоже поспешил с предложением. Сложившуюся ситуацию бедная Гуль в разговоре с отцом прокомментировала довольно образно: "Отец, я ведь не верблюд, голову которому рубят с двух сторон". Но шутки шутками, а надо принимать решение. Алишер повёл себя не очень мужественно: начал уговаривать Гуль выйти замуж за султана, которому он многим обязан. Девушка опять завела речь про верблюда. Но в конце концов согласилась, попросив Али выполнить одно её условие — пусть он выпьет некое лекарство. За компанию выпила лекарство (правда, другое) и она. Когда же свадьба с нелюбимым состоялась, объяснила бывшему жениху, что из-за принятого снадобья он навсегда останется бездетным, а она умрёт через 40 дней. Всё это время султан и его везир были безутешны, зная, что яд осечки не даёт. Через 40 дней красавицы не стало, и соперники вместе плакали на её могиле…
У каждого восточного поэта в творчестве есть несколько основных тем. Любовь как услада жизни. Вино как философия жизни. Природа как гармония жизни. Времена жизни и как правильно ими распорядиться. Уход из жизни и как правильно к нему подойти. Ну и некоторые своеобычности. Для Навои это были птицы.
Птицы
Он был ещё мальчиком, когда ему на глаза попалась поэма персидского поэта XIII века Феридаддина Ататра "Разговор птиц". Она произвела ошеломляющее действие. "Я привык к этим рассказам и метафорам из речей птиц, — писал Навои впоследствии. — Восторг от этих слов веселил меня, но изъяснение их заставило меня онеметь… моя дружба с людьми оборвалась, и эта книга стала даром моего уединения. Обыденные слова людей вызывали во мне скуку. В конце концов страсть стала так сильна, что я сказал: "открою врата одиночества и бегу от людей мира, лишённых духовного смысла".
Родители даже испугались, решив, что их сын обезумел. Не нашли ничего лучшего, как уничтожить проклятую книгу. Запретили даже вспоминать о ней, но какой в этом толк, если "…все речи книги были в моей памяти и я постоянно тайно их повторял". В самом деле, похоже на безумие. Что же так поразило мальчика? Потаённый смысл, в который он проник сквозь сказочную вязь.
Птицы, ведомые удодом, отправляются на поиски мифического феникса Симурга. Им это очень нужно. Ведь в этом мире, под жестоким палящим солнцем они всего лишь тень своего царя, но в его царстве им будет возвращено подлинное бытие. Долог их путь. Они пересекают семь долин: искания, любви, познания, независимости, признания, единства, смятения-нищеты и небытия. Тридцать птиц, ведомых удодом, в итоге понимают, что они и есть Симург. То был путь к себе. Через испытания и самоотречение, обещающее слияние с бесконечным.
В столь поэтической форме преподнесено учение суфиев (возникшее в VIII веке в исламе мистическое направление, проповедующее аскетизм). Апологеты суфизма назвали себя "людьми пути". Чтобы стать искателем высшей истины (и найти её!), чтобы познать бога и соединиться с ним, надо отречься от всего личного, пренебречь всеми материальными благами, бежать мира людей, "лишённых духовного смысла". Быть может, здесь таится разгадка, почему поэт остался одиноким. Почему был пуст его очаг. Всю свою жизнь этот человек, получивший от отца большое наследство, стремился к аскезе. Мечтал о келье дервиша-отшельника. Кстати, можно сказать, в такой келье он и умер. Его ханака, построенная у восточного крыла гробницы шейха, мало чем от неё отличалась. И ещё: Навои неустанно прославлял птиц. Он любил их больше, чем людей. И поделом.
Природа
Благодарные потомки называли его самого "соловьём, поющим в цветнике слов". И "водолазом, собирающим жемчужины в море красоты". Его газели, состоящие из двустиший (бейтов), сравнивались с нитями, на которые нанизывались эти самые жемчужины.
В поэзии он был импрессионист. Безоглядно смешивал краски, наносил сочные мазки, играл со светотенью. Не сходя с одного места, наблюдал рассветы, закаты, полуденный зной и лунные дорожки. Ему присущ космизм. Панорамные снимки.
Брызжет в чёрный мускус ночи
белым серебром зима,
Чёрное смешалось с белым…
И нет сомнения, что милее всего его смятенной душе осень. Ранняя. Когда природа чуть тронута увяданием. В эту пору он рисовал картины, которые мысленно заключаешь в тяжёлые рамы. Вешаешь на стены. И оттуда струится тихое золотое сияние.
Окрасит воды золотом рассвет.
Мечом луна прочертит жёлтый свет.
И даже вороньё на желтизне —
Что точки на тюльпанах по весне.
И осень кистью красит гущу крон.
И каждый лист как будто золочён.
Вино
Количество строк, посвящённых хмельному напитку, впечатляет. Но содержание их довольно однообразно. Постоянны призывы: /i>"Дай вина, о виночерпий, облегчи похмелья гнёт!", "Розоликий виночерпий, лей вино без меры нам!" . И дерзкие эскапады: "Подвижники в монастырях не знают прелести вина. Хвала Всевышнему! Без них мне веселей", "Я упьюсь вином и буду опьяненьем осиян. Кто пьяней меня из магов, кто пьяней из мусульман?" .
У мусульман пьянство, как известно, не поощряется. Но было бы наивно воспринимать откровения поэта всерьёз, даже когда он не проводит зримого водораздела между лирическим героем и собой:
Утонул в потоке винном, слаб и жалок Навои.
Вот взметнулся из бутылки, захлестнул его аркан!
"Слабый" и "жалкий" Навои следует поэтической традиции, где вино представлено как некая категория, родственная внутреннему диссидентству. Оно хоть на время вырывает из среды, в которой нет сил жить.
Обезболивает, как нар_котик. Это так. Однако боль обязательно вернётся и заявит свои права. Вино — отчаянное бегство от жизни. И бегство от нелюбви. Лишь любовь может стать противоядием. Только как её удержать?
Любовь
В восточной поэзии счастливой любви нет. Если любят двое, они обречены. Мир ополчится на них и погубит. Если любит один, он будет страдать. Алишер Навои в своих газелях показал любовные томления с известной долей эpoтизма, а последующие страдания с размахом и экзальтацией: "Непрестанно жду, стеная, бросишь ли хоть взгляд один. Я, безумец, обнимаю каждый кипарис в саду"; "Я грозою тоски, бурей слёз потрясён без тебя"; "Я в разлуке с милой пери, как помешанный, рыдал" и т.д. В общем, начинаешь подозревать мазохизм. Но это опять же устоявшаяся традиция, в соответствии с которой избранница холодна как лёд или хуже того — вызывает восторг у другого. Ревность тоже имеет место. До зубовного скрежета. Сопернику грозят карами неба, но только не ей. Только не ей.
Ты в меня метнула камень, подобрал тот камень я.
И к израненному сердцу он рукой моей прижат…
Жизнь
В диване "Сокровищница мыслей" собраны четыре книги поэта — "Чудеса детства", "Редкости юности", "Диковины среднего возраста", "Полезные советы старости". В другом варианте перевода их названия звучат несколько иначе: "Диковины детских лет", "Достопримечательности юности", "Красоты средней поры жизни", "Наставления старости".
У Алишера Навои имелась собственная хронология времён. Детство — от 7-8 до 20 лет. Это весна, розарий жизни. Молодость длится от 20 до 35 лет. Жаркое лето. Затем средний возраст: 35-45 лет. Осень, в саду жизни постепенно опадают листья. Зима тянется от 45 до 60 лет. Срок, в течение которого "человек с согнутым станом ступает на путь исчезновения и прощается с людьми своего времени". Заметьте, в конце своей зимы он и умер…
Смерть
Вокруг этой темы он ходил кругами. Приблизится — отойдёт. Но она неотвратимо влекла к себе. Ведь всё сущее в конечном счёте замыкается на ней. Примечательно, что поэт исключает здесь экспрессивную лексику, характерную для его любовной лирики. Герои принимают смертный приговор с горечью, но без бунта. Даже если они молоды и небесный вердикт представляется вопиющей несправедливостью. Так юная Лейли из поэмы "Лейли и Меджнун" в сцене прощания с матерью — воплощённое смирение:
Но губит осень все цветы в саду,
Настало время: скоро я уйду…
Пусть эту розу победит недуг —
Не плачь, когда цветок уйдёт на луг.
И если солнце навсегда зайдёт,
Пусть не затмится пылью небосвод.
Мысль о том, что человек нагим является в этот мир и нагим его покидает, Навои выражает со скульптурной рельефностью. Назидание сребролюбцам:
Пускай в отверстье гробовой доски
Наружу будет кисть моей руки.
Пусть видят все, что мира властелин,
Познавший тайны неба и глубин,
Всем обладал и понял:
Всё — тщета!
Уходит — и рука его пуста.
Поэт порой позволяет себе в контексте разговора о вечности напрямую пообщаться со Всевышним и кое о чём с ним договориться:
Я столько совершил грехов, что если войду в ад,
Он будет переполнен бесчисленными прегрешеньями.
Господи, тебе легче простить меня,
Ибо если ты будешь гневаться, тебе придётся
Устроить для меня особый ад…
Неожиданно лукавые интонации. Очень не прост наш поэт. Грешник в стихах, праведник в жизни. На седьмой день после его смерти в большой долине собрались на торжественные поминки шейхи и учёные, эмиры и поэты, законоведы и музыканты. Все припоминали добрые дела усопшего, и список этот всё никак не заканчивался. Душу поэта наверняка миновали адские муки. Наверняка она устремилась в рай. И райский сад встретил её благоуханием и пением птиц.
Низамаддин Мир Алишер Навои
(1441—1501)
С кипарисом тонкостанным я не пил вина вдвоём.
Рок внимал моим моленьям в равнодушии глухом.
Много выпил я в разлуке, чтоб забвение найти, —
Ядом скорби обернулась чаша с искристым вином.
Долгий день, почти до ночи, без любимой я провёл.
Этой ночью не дождусь я, чтобы мрак сменился днём…
Друг, ответь, где может сердце успокоиться моё,
Если даже возле милой нет покоя мне ни в чём?
Ветерок мой, юной розе о разлуке расскажи,
Отнеси ей, ветер, душу, истомлённую огнём.
Ведь языческой печалью, как безверьем, полон я,
И с моим исламом правоверным я вовеки не знаком.
Навои, внемли совету — если утром пьёшь вино,
То росу рассветной розы не считай своим питьём.
Перевод Т.Стрешневой
Кипарис розоволикий, ты сказала — ты придёшь!
Ночь провёл я в муке дикой, сердце ждало — ты придёшь.
Выходил ежеминутно, тело сдерживало дрожь,
И душа к устам невольно подступала: ты придёшь!
Лик луны зажёгся в небе, схож с тобою красотой.
Мне до лунного сиянья дела мало. Ты придёшь!
Плакал я, дивя прохожих, на безумца был похож.
Веря и не веря пери, ждал устало — ты придёшь?
Эти слёзы ты не вздумай в шутку сравнивать с водой, —
Эти слёзы были схожи с кровью алой… Ты придёшь?
Выходил тебе навстречу, преданный тебе одной.
Ждал тебя, покуда сердце подсказало: не придёшь.
Навои, вином утешься, о неверной думать брось,
И печали скажет властно звон бокалов: не придёшь!
Перевод П.Железнова
Среди искусств такое есть искусство:
Оплошность скрыть, коль оплошал твой друг.
И похвалить при всех его заслуги,
А нет их — скрыть отсутствие заслуг.
Перевод С.Иванова
Достиг ты многих благ земных, но к большим не стремись:
Земное благо тянет вниз, святое благо — ввысь.
Два мира примирить в себе, о друг, нам не дано:
Две лодки схватишь за борта — потонешь всё равно.
Пусть враг не смотрит на тебя, доверчивым не будь, —
Был незаметным ветерок, а смог свечу задуть.
Перевод С.Северцева
Соловей, лишённый розы, умолкает, не поёт;
Попугай, лишённый лакомств, красноречье где найдёт?
Я твоей любви лишился. Словно пламя — каждый вздох.
Я вздыхаю, опасаясь, чтоб не вспыхнул небосвод.
И за то, что я не плачу, ты не упрекай меня —
Кто давно от скорби умер, разве может плакать тот?
День и ночь молю Аллаха — умертви, но не карай!
Лучше потерять мне душу, чем терпеть разлуки гнёт.
Вкруг свечи твоей улыбки ночью вился мотылёк,
Он свечи своей лишился в час, когда заря встаёт.
Навои с тобой в разлуке птицей безголосой был.
Не лишай раба отныне царственных твоих щедрот.
Робко пальцами коснулся нежных губ её слегка,
Будто соловей крылами алой розы лепестка.
Озерцо в пушинках ивы — нежное её лицо,
Будто зеркало в рябинках лёгкой ржавчины — щека.
Позолоченные хною дуги царственных бровей —
Два блистательных павлина в нежных тенях цветника.
В мире зла лишь злым отрада, а иным не место в нём,
Не цвести царице сада в пустыре меж сорняка.
Ты от кубка в час похмельный жадных губ не отрывай,
Только в нём найдёт забвенье тот, чья жажда велика.
Так прими же неизбежность мир покинуть, Навои,
Выведи любовь и нежность из мирского тупика!
Поделитесь записью в соцсетях с помощью кнопок: