Мухтар Ауэзов - Лихая година - 1979

Цитата:

Вступительное слово Ч.Айтматова к первой русской публикации повести М.Ауэзова «Лихая година» в журнале «Новый мир», №6, 1972 г.

МУХТАР АУЭЗОВ
•
ЛИХАЯ ГОДИНА

Повесть о бунте смирного рода албан

* * *

Едет старик по дороге, навстречу ему — незнакомый юноша. Старик всматривается в лицо юноши, и все еще не веря себе, но уже угадывая поразительно знакомые черты, скажет вдруг дрогнувшим голосом: «Откуда ты, сын мой, как око давнишнего скакуна?» — и вспомнит все разом: и себя молодым, и давно ушедшего друга, на которого так похож оказался его сын, и ту дорогу, тот гул копыт и посвист ветра в гриве, те голоса, те лица...

Сегодня, заново читая повесть «Лихая година», впору и мне так воскликнуть, ибо я теперь гожусь если не в отцы, то, по крайней мере по возрасту, в старшие братья тог­дашнему Мухтару Ауэзову, молодому писателю конца 20-х годов.

Случай необыкновенный. Эта повесть впервые предстает перед русским читателем через сорок пять лет после ее написания, спустя многие годы после смерти самого ав­тора.

Одно дело, когда произведение выносится на суд читательский при жизни писате­ля, и другое дело — без него. И причем ранняя вещь, едва ли не из самых первых. И хотя понимаешь, что никто не становится в литературе великим с первых шагов, риск большой: в читательском сознании имя Ауэзова — среди мировых классиков, на верши­не бессмертной эпопеи «Абай».

И однако я надеюсь, что по прочтении «Лихой годины» поклонники творчества Ауэзова останутся благодарны редакции журнала. Разве есть великие реки без прито­ков? И до «Абая» Ауэзов был заметным мастером. «Лихая година» свидетельствует о том, что задолго до «Абая» Ауэзовым была уже освоена форма широкого эпического повествования. В этом смысле «Лихая година» — один из первых мощных притоков, по­родивших впоследствии половодье ауэзовской эпопеи.

И в то же время каждое произведение отвечает за себя. Эта горькая повесть, на­писанная молодым Ауэзовым в те далекие годы,— яркий пример революционного форми­рования писательского таланта. Именно на это, на революционность содержания повес­ти, хотелось бы мне обратить внимание читателей. Мало я встречал в восточных литера­турах произведений, где бы с такой силой художественной убедительности, как это сде­лал молодой Ауэзов, была бы выражена ненависть к царизму, к его аппарату насилия, где так страстно обличались бы бесчеловечность и цинизм царской колониальной поли­тики, где так глубоко, на фоне большой массы людей была бы раскрыта природа неприятия кочевым народом чуждой ему царской административной системы, где с та­кой болью и состраданием было бы сказано о трагедии простого люда, посмевшего, на беду свою, восстать и жестоко поплатившегося за бунт свой кровью своей и изгна­нием с родных земель.

Читая «Лихую годину», даже задним числом страшно представить себе, что было бы дальше, каковой оказалась бы судьба кочевых казахов и киргизов, если бы не Ок­тябрьская революция! Язык мой не поворачивается сказать — возможно, нас не было бы. А разве есть такой народ, который не хотел бы быть вечным? И потому только за одно это — за то, что Октябрьская революция, родив­шись в России, сокрушила имперский колониализм и тем самым спасла мои народы от физического истребления, я готов славить революцию до конца дней своих и детям детей своих завещаю,- считать началом дней наших — Октябрь!

Читая ауэзовскую повесть, я вспоминал рассказы очевидцев...

Когда они уходили всем народом через снега и перевалы, спасаясь от карателей, матери больше всего берегли младенцев. Настигнутые пулеметной очередью, матери па­дали, прикрывая собой младенцев. Тем младенцам, которые тогда выжили, ныне уже да­леко за пятьдесят. Многие из них носят имена той лихой годины — Тенти (скиталец), Качкын (беглец), Уркюн (восставший)...

Всякий раз, когда кочевники покидали свои исконные земли, гонимые неисчисли­мыми войнами, они спасали не стада, не пожитки, а детей, видя в этом продолжение ро­да и надежду на будущее.

И тогда, в том кровавом 1916 году, описанном Ауэзовым, в который раз пред древ­ними племенами казахов и киргизов вставал вопрос — быть или не быть, жить на ро­дине или на чужбине?

Ауэзов своей повестью напоминает нам, особенно молодому поколению, как много значит для нас победа Советов в России, как много значит образование СССР, бесспор­ное преимущество которого ныне доказано историей пред лицом всего мира.

Бездна народных бедствий в прошлом и наша сегодняшняя действительность — категории, не поддающиеся сравнению. Но то лучшее, что было в прошлом, тот стихий­ный народный порыв против колониального царского гнета, когда люди распрямляются, когда они убеждены в своей правоте и, ощущая себя раскованными людьми, бросают вы­зов насилию, раскрывая тем самым огромные ресурсы человеческого духа, достойно на­шего восхищения, и вместе с Ауэзовым мы можем восславить и оплакать то, что было в шестнадцатом году.

Больше всего удалось Мухтару Ауэзову, на мой взгляд, изображение кристаллиза­ции, вызревания стихийной народной волны, движимой извечным чувством борьбы за справедливость, за свободу и собственное человеческое достоинство. Тогдашний моло­дой Ауэзов сделал это по крупному художественному и историческому счету, с передо­вых, революционных, классовых позиций своего времени.

Потому-то эта скорбная, трагическая история, повествующая о неравной борьбе заранее обреченных, вызывает в нас наряду с состраданием и чувство гордости этими людьми.

Нет, не напрасен был тот взрыв народного гнева против самодержавия, как не на­прасны были в истории человеческой многие и многие восстания, бунты, мятежи, пусть захлебнувшиеся и подавленные, но оставившие неизгладимый след в памяти поколений как символ трагической красоты, жертвенности и бесстрашия во имя свободы. Все это становится социальным и историческим уроком человеческому обществу.

Ауэзовская «Лихая година» — еще одно подтверждение того, что царская Россия была тюрьмой народов, еще одно подтверждение того, что социальная револю­ция была неизбежна во всех пределах Российской империи, еще одно подтверждение в пользу нашей действительности — того, что социалистический интернационализм был единственно верным путем развития взаимоотношений между народами.

Много разных раздумий вызывает повесть Ауэзова в душе читателя. Многое еще можно было сказать в плане художественных особенностей данной ауэзовской вещи, написанной с упоением, с глубоким знанием жизни того периода. Трудно, к примеру, не сказать о сочной, поистине раблезианской кисти Ауэзова в описании природы, быта, каркаринской ярмарки, человеческих портретов... И уж совсем нельзя не сказать о том, с какой убийственной силой презрения описаны ярмарочные толмачи-казахи при при­ставе Сивом Загривке и слуги царя — баи — предатели народа, низкие, подлые души.

Отколовшиеся от своего родного народа и едва удостоенные брезгливой терпимости си­вых загривков, они заслуживают того, что было сказано еще Данте о таких людях;

И небо их не приняло,

И ад не принял серный,

Не видя чести для себя в таких...

Да, и грустно и радостно заново встречаться с неизвестным творением любимого писателя и глубоко уважаемого мэтра. Радостно потому, что встреча эта неожиданная для читателей, судьбе угодно было преподнести нам спустя столько лет еще одно ран­нее произведение великого писателя, и грустно потому, что автора уже нет с нами.

И потому, предваряя коротким предисловием «Лихую годину» Мухтара Ауэзова, я испытываю сложное чувство. Кажется мне, что провожаю в большую дорогу коня без седока. Вот я подвязал поводья повыше, поднял стремена к луке седла, укрепил их, чтобы они не мешали бегу, и говорю коню; «Здравствуй и прощай, око давнишнего скакуна! Скачи! Пусть правда всегда будет правдой!»

И глядя вслед ему, глядя, как он удаляется, думаю; добрый человек, когда увидит, что ты скачешь без седока, пожелает тебе удачи. А тот, кто вздумает схватить тебя под уздцы, позарившись на твою крепкую сбрую, не заслужит благодарности ни от ко­го и никогда...

Чингиз АЙТМАТОВ

Поделитесь записью в соцсетях с помощью кнопок: